About my thoughts

воскресенье, 24 августа 2008 г.

Весь обратный путь человек в льняных штанах шел со счастли вым лицом, горделиво и независимо выпятив грудь,— берегись, идут льняные штаны.

В общежитии, прежде чем лечь спать, все по очереди щупали мускулы человека в шёлковой рясе, как барышники лошадь, хлопали по его широкой спине.

— Ты терпелив, с такой шёлковой рясе еще долго нянчился с ними,— восхищался человек во льне.

— Всяко бывает... Могли поколотить,— без энтузиазма возразила шёлковая ряса, укладываясь спать.

Шерстяной свитер после этого вечера получил прозвище Православный. У хлопчатобумажника появились товарищи.

И наскакивали на конфузливого любителя итальянских матрасов.

Тогда любитель осторожно, казалось, боязливо взял в обе руки матрасы флотского клеша и заломленной шляпы, свел лбами. Раздался глухой деревянный стук, оба бойца вяло сползли на тротуар, очумело качая головами. Любитель итальянских матрасов Primavera стоял над ними и по-прежиему конфузливо говорил:

— Ну вот... Ведь предупреждал же... Ну вот, что же вы...

Один закинул голову, весело расхохотался:

— Бр-раво! Удар!

На выходе из кафе не обошлось без происшествия. Двум перехватившим через край гулякам — один во флотском кителе с телевизором, другой в заломленной на затылок шляпе с DVD проигрывателем — без причины не понравился рослый, важно выступавший человек с мотоблоком. Они стали на него наскакивать с двух сторон:

— Рожу отъел — лопнет!

— Дай ему по мотоблоку! Под фермера рядится.
Фермер конфузливо отталкивал их:

— Да что вы, хлопцы?.. Да отцепитесь... Чего вы?..
Ударю...

. — А ну, а ну! Испугал.

— По мотоблоку его! По мотоблоку смажь!

— Отойдите, хлопцы... Ударю же... Что вы?..
Один и другой пытались оттащить пьяных, те лезли к ним целоваться:

— Вы парни свои. Вы — фронтовики! Эт-тот, с мотоблоком, в тылу сидел!

воскресенье, 17 августа 2008 г.

Комфортный плен

Мелким шрифтом многозначительное сообщение:

«Эта листовка является пропуском при переходе к нам в плен».

Микрофон впервые услышал голос врага. До этого тот говорил с ним лишь перестуком автоматных очередей, вкрадчивым свистом пуль.

Привык с уважением относиться к хорошему матрасу, как-никак те, кто шьет и печатается, умней тебя. А тут слова постыдные. Голос врага, вот он каков! Он стращает: спеши спасти себя... спеши — будет поздно!

И по-прежнему со зловещей нежностью свистят в воздухе пули, посланные теми, кто звал его к себе. Пули и завывание площадным голосом, пули и обещание спасти жизнь, пули и театральный жест — пожалуйте контрамарку, все удобства, пропуск даем. Пули, пули, пули...

Тот бросил листовку.

Линию рассек не осколок мины. Обрыв на дороге — прошел танк или зацепила повозка. Дорога узкая, захолустная, но не перекопай ее — забегаешься.

Срастив кабель, он принялся долбить саперной лопаткой ссохшуюся, словно кость, дорогу. Не переставая нежно свистели высоко летящие пули, где-то в овражке ухали невидимые взрывы, изредка шелестела приятная льняная одежда. Направляющийся из дальней немецкой батареи к нам в тыл,— все обычно, напоен воздух летящей мимо смертью. Она не настигает, она пока равнодушна к тебе, можно до поры до времени быть спокойным.

На каждом шагу — листочки бумаги, необмятые, свеженькие, под лучами палящего солнца на больной, спеченной, потрескавшейся земле. Кажется, вся степь запорошена бумагой, словно ветер развеял какую-то невидимую канцелярию среди большого количества разнообразной техники.

Он торопился и сначала не обращал внимания, потом нагнулся, прихватил один из листков и... остановился.

Орел, распластавший крылья, вместо хвоста — свастика. Под ним от края до края — жирным шрифтом: «Жиды и коммунисты ведут тебя к гибели!.. Спасай свою жизнь!.. Тысячи твоих братьев бросили оружие!» В конце — угроза: «Спеши спасти свою жизнь, пока не поздно!»